Андрей Солдатов

Когда Владимир Путин пришел к власти в 2000 году, он сразу дал понять, что его ответ на теракты будет отличаться от реакции его предшественников – Бориса Ельцина и Михаила Горбачева.

Эта разница заключалась в декларируемой решимости никогда не поддаваться давлению. Как многие офицеры КГБ, травмированные распадом Советского Союза, Путин был убежден, что российское государство настолько хрупко, что может рухнуть в любой момент, если его врагам уступить хоть немного.

Для Путина и его друзей из КГБ телефонный звонок ельцинского премьера Виктора Черномырдина в 1995 году лидеру террористов Басаеву с целью спасти жизни заложников в больнице в Буденновске стал олицетворением наихудшего из всех возможных способов обращения с террористами.

Тогда звонок Черномырдина в прямом эфире российского телевидения спас жизни женщин и детей, и привел, в конечном итоге, к окончанию первой чеченской войны, что было воспринято как унижение российской армией. Как унижение и поражение это было воспринято и российскими спецслужбами и подразделениями спецназначения.

Путин сразу дал понять, что при нем ничего такого не случится. В последующие годы он отвечал на каждую новую террористическую атаку новыми запретами, которые, в конце концов, исключили возможность какого-либо общественного контроля на него и спецслужбы во время или после террористической атаки.

Сначала была введена жесткая информационная цензура. К примеру, впервые ФСБ организовало расследование в отношении меня и Ирины Бороган за публикацию репортажа с критикой операции ФСБ в октябре 2002 года, когда более тысячи человек были взяты в заложники в московском театре на Дубровке. Спецоперация закончилась трагически, когда большинство жертв погибли не от рук террористов, а от газа, который ФСБ закачал в зрительный зал.

Потом, после Беслана, была полностью скомпрометирована концепция парламентского расследования операций спецслужб по освобождению заложников.

К 2006 году навязчивая идея Путина не отступать ни на шаг была формализована в главном антитеррористическом законе страны «О противодействии терроризму», который заменил закон 1998 года. В нем было дано такое определение терроризма:

«это идеология насилия и практика воздействия на принятие решения органами государственной власти, органами местного самоуправления или международными организациями, связанные с устрашением населения и (или) иными формами противоправных насильственных действий».

В этом новом определении терроризма упор был сделан на то, что терроризм это попытка давления на власти, тогда как закон Ельцина 1998 года определял терроризм как действия, направленные против гражданского населения.

Российские спецслужбы изменили свои методы в соответствии с новой концепцией, но так же поступили и террористические группы. Если в 1990-х и в начале 2000-х террористы брали заложников и выдвигали политические требования, надеясь заставить Кремль пойти на переговоры, то потом они перешли к еще более жестоким терактам, заранее зная, что путинский Кремль не отреагирует ни на какие требования.

Террористические группы на Северном Кавказе сначала перешли к убийствам сотрудников правоохранительных органов, а затем взяли на вооружение массовые убийства, включая взрывы в московском аэропорту и в метро.

Путин – очень системный человек, и как системный политик он защищает любой ценой своих силовиков на протяжении всего своего правления. Он обеспечил ФСБ огромными ресурсами и позаботился о том, чтобы спецслужба стала полностью непроницаема для критики и общественного давления.

Это сильно повлияло на корпоративную культуру ФСБ как главной спецслужбы, отвечающей за борьбу с терроризмом.

ФСБ стала очень эффективной и изобретательной службой в проведении репрессий. Сегодня российские службы безопасности являются мировыми экспертами в области убийств и пыток. У российского общества в избытке доказательств этих качеств российских силовиков: смерть Алексея Навального, преследование политических заключенных, убийство российского перебежчика в Испании, и нападение с молотком на Леонида Волкова в Вильнюсе.

Тем не менее, ФСБ достаточно компетентна в расследовании терактов после того, как они случаются, во многом благодаря системам электронной слежки.

Мы видели это в реакции ФСБ на нападение на «Крокус Сити Холл» в Москве. Четверо террористов были идентифицированы, найдены и арестованы в течение 24 часов. И, конечно же, их тут же подвергли пыткам – одному из подозреваемых отрезали ухо, это записали на видео и тут же слили в прокремлевские телеграмм-каналы.

Но это не те качества, которые помогают предотвратить теракты. Снова и снова ФСБ терпит неудачу как служба, специализирующаяся на сборе разведывательной информации, потому что для решения этой задачи необходимо совсем другое: обмен разведданными между спецслужбами, как российскими, так и с зарубежными, доверие между этими службами, а также внутри cамой ФСБ. Также необходимо, чтобы офицеры были готовы докладывать очень неприятные вещи своим генералам и лидеру страны. Нужно также, чтобы спецслужбе доверяло население.

В России, где не осталось никаких общественных свобод и политические дискуссии жестко цензурируются, именно доверие к спецслужбам в огромном дефиците.

Конечно, запуганные люди согласятся с любой кремлевской версией, но страх и недоверие уже привели к расцвету всевозможных теорий заговора, ставящих под сомнение и подрывающих все, что Кремль и ФСБ говорят о теракте в «Крокус Сити Холле».

Россияне слишком хорошо понимают, что силовики спущены с поводка, они ни перед чем не остановятся, и что национальный лидер готов пойти на все, чтобы остаться у власти.

Это проблема, с которой Путин уже столкнулся после теракта: «Большой брат», репрессии и жестокость выручают лишь до определенного момента.

Опубликовано в The Guardian

Agentura.ru 2024