Ирина Бороган, Андрей Солдатов

За несколько недель до мятежа Пригожина группа наемников «Вагнера» захватила армейского подполковника, командира 72-й бригады, недалеко от Бахмута. Вагнеровцы избили подполковника и заставили его признаться на камеру, что он, будучи пьяным, обстрелял автомобиль вагнеровцев. Видео мгновенно разлетелось по телеграм-каналам, связанным с Пригожиным, но российское военное руководство ответило на него полным молчанием.

Через месяц Пригожин начал свой «марш справедливости», «Вагнер» захватил штаб Южного военного округа в Ростове-на-Дону и двинулся на Москву, а российская армия безучастно наблюдала за мятежом. 13 июля в сеть попало аудио запись командующего 58-й армией генерала Ивана Попова, только что отстраненного от должности, в котором Попов фактически обвинил высшее командование, имея в виду Герасимова, в предательстве фронтовиков.

Никогда атмосфера внутри командования российской армией не была столь напряженной: генералы публично обсуждают тактические просчеты в войне, а старшие офицеры, чьи подразделения гибнут в результате ракетных ударов, задаются вопросом, как просочилась информация об их местонахождении, подозревая предательство. На этом неспокойном фоне ходят упорные слухи, что значительная часть комсостава арестованы или отстранены от своих должностей.

И все же совершенно преждевременно считать, что российская армия находится на грани коллапса. Какие бы проблемы не испытывала армия, это не значит, что она утрачивает способность воевать.

Западные обозреватели часто не понимают, что российская армия на протяжении многих поколений существует и действует по стандартам, отличным от западных армий.

Ключевое отличие состоит в том, что насилие внутри армии считается вполне допустимым. Более того, насилие рассматривается как средство поддержания дисциплины. Дедовщина поощряется офицерами как средство контроля над солдатами, который осуществляют старослужащие — в отсутствие сильного корпуса сержантов. Когда насилие в своей среде совершают старшие офицеры, в том числе и генералы, это называется рукоприкладством.

Дедовщина практикуется даже в самых элитных армейских подразделениях. За полгода до начала вторжения в Украину два офицера 14-й бригады спецназ попали под следствие по обвинению в изнасиловании солдата шваброй.

Рукоприкладство как способ поддержания дисциплины (действие, строго запрещенное кодексами вооруженных сил США и Великобритании, например) использовал не кто иной, как Сергей Суровикин, заместитель командующего российского группировкой в Украине. В 2004 году Суровикина обвинили в нападении на подчиненного офицера, и это никак не отразилось на его карьере.

Толерантное отношение к насилию в армии появилось задолго до Путина.

Один из ведущих полководцев Великой отечественной, маршал Малиновский, всегда с тяжелым сердцем шел на доклад к Жукову:

«Зная его, что он из себя представляет, я шел с намерениями: будет мне хамить, я буду хамить; будет меня ругать, я буду ругать, если, не дай бог, меня ударит, так я сдачи дам», — вспоминал потом Малиновский.

Сталин провел огромную чистку в Красной Армии, расстреляв наиболее способных офицеров, но вряд ли Сталин был первым, кто распространил насилие в армии.

Семен Буденный, легендарный командарм Конармии, был полным георгиевским кавалером. При этом крестов могло быть пять, но одного Буденного лишили — за рукоприкладство, то есть избиение своих же боевых товарищей. Тем не менее карьере Буденного в царской армии, равно как и в Красной армии, это не повредило.

Насилие в армии дополняется поощрением бездумного подчинения приказам старших командиров и жестоким подавлением инициативы. «Приказы не обсуждаются,» — так звучит армейская максима. Критика командира не допускается, даже если его поведение иррационально, преступно или подвергает личный состав опасности. Попов, командир 58-й армии, был уволен за то, что поднял перед Герасимовым вопрос об «отсутствии контрбатарейной борьбы, артиллерийской разведки и массовой гибели от артиллерии противника».

Сочетание насилия и пассивности не делает российскую армию самой профессиональной армией мира, однако, это не значит, что она не может воевать, — просто уровень допустимых потерь в российской армии намного выше, чем в любой современной армии мира.

Высокие потери — это нормально: так считают офицеры, солдаты, их родственники, и даже общество в целом. Единственная попытка гражданского общества ввести подотчетность армии была предпринята во время Первой чеченской войны, когда появились «солдатские матери», но уже много лет деятельность этой организации контролирует Минобороны.

Анализируя, как скоро может рухнуть фронт, западные наблюдатели склонны ссылаться на исторические примеры, когда русская армия потеряла управление — то есть в 1917 году, что сделало революцию возможной. Но царская армия была не единственной армией, поднявшей мятеж во время Первой мировой войны — в то же самое время французская армия пережила 68 мятежей в 112 дивизиях, но Французская Республика выстояла. Поэтому этот исторический пример мало годится для анализа нынешней ситуации.

Еще один исторический пример, на который любят ссылаться западные исследователи — огромное количество дезертиров во время Великой отечественной войны. Согласно этой логике, если солдаты и офицеры Красной Армии тысячами сдавались в плен фашистам, то их потомки точно побегут сдаваться, когда встретятся с другими армиями, и это приведет к политическим переменам.

Советские диссиденты в эмиграции сделали эту логическую ошибку, когда после вторжения СССР в Афганистан создали движение «Интернационал сопротивления», которое поощряло дезертирство советских солдат. Они распространяли листовки, запустили радиостанцию и даже напечатали фальшивый номер газеты «Красная звезда». Предполагалось, что массовое дезертирство приведет к краху советского режима. Жизнь показала, как наивен был этот расчет. «В общей сложности всеми нашими усилиями удалось переправить из Афганистана на Запад всего 16 советских перебежчиков», — признался нам Владимир Буковский, создатель «Интернационала Сопротивления».

Война в Украине тоже не породила большого количества дезертиров, и причина та же – война идет на чужой территории, а после участия в боевых действий военные надеются вернуться домой, да еще и заработать, поэтому у них нет реального стимула стать перебежчиком.

О российской армии нельзя судить по западным меркам, потому что, несмотря на низкий боевой дух и пассивность командиров, эта армия готова платить гораздо более высокую цену. И в наши дни это означает, что ей просто все равно, сколько солдат погибнет на этой войне.

Опубликовано на английском в CEPA

Agentura.ru 2023