Предисловие
Чем дальше август 1991 года, тем яснее масштаб случившегося.
Кто-то называет те дни историческими, кто-то – окаянными.
Одним по душе определение «революция», другим – «переворот», третьим – «смена элит».
Возможно, всех примирит «шоковая терапия». Она оказалась всеобъемлющей. «Терапия» – потому что без крови и жертв. «Шоковая» – по восприятию последствий.
В политике она привела к распаду Союза. В экономике – к рождению дикого капитализма со всеми его язвами. В идеологии – к такому же обману, который пронизывал предыдущую, советскую эпоху, только в другой «упаковке».
Долгожданные демократия, свобода слова, независимые СМИ оказались суррогатными. Об этом мы и решили поговорить, сосредоточившись на близком нам ремесле.
Мы не отличаемся единодушием, что, надеемся, заметит читатель. Вот и на тему «о чем разговор» каждый решил высказаться отдельно.
Объяснительная от Г. К.
Раскол «Известий» весной 1997 года напоминает мне компьютерный вирус. До сих пор неопознанный.
Словно кем-то расчетливо запущенный смерч, он выживал известинцев с Пушкинской площади. Одни ушли сразу и якобы единой командой, другие покидали родной дом постепенно и поодиночке, у третьих сработал иммунитет личной защиты – их и сегодня можно встретить в коридорах редакции. Правда, выглядят они безликими чужаками.
Каждый из нас троих расстался с «Известиями» по-своему. Но мы продолжали общаться: по телефону, тет-а-тет, в компаниях коллег по поводу и без оного, через газетные полосы…
Тогда же я понял — наши бесконечные разговоры и публикации о том, «кто, где, как, почему, с кем и за сколько», должны привести к написанию этой безудержно субъективной книжки.
Рано или поздно.
Врозь или в три пары глаз.
Но — без черно-белой ретуши.
Без намеков, туманных и прозрачных.
Без оглядки на лица, прижизненные и посмертные.
Без скидок на должности, тогдашние и нынешние.
Без учета заслуг, формальных и неформальных.
Без льгот на состояния, имущественные и душевные.
Без лакировки по причинам былой и настоящей дружбы.
Без жеманных многоточий.
То есть, максимально искренне.
Однако прежде, чем положить на стол диктофон и засесть за свои компьютеры, мы чего-то ждали. Как обычно. Петуха, который больно клюет. Почтальона, который позвонит дважды. И случилось.
В прессе и в эфире прошел слух: «Известия» покидают Пушкинскую площадь.
— Как ни грустно, но это случится скоро, – сказал мне Анатолий Друзенко после встречи ветеранов газеты.
Встреча состоялась весной 2004-го в Круглом зале (в просторечии – «шайба») редакции.
Рано поседевшего Альберта Плутника на сходке не было. В списках ветеранов он все еще не значился.
Раф Шакиров, тогда еще главный редактор, почтительно простоявший всю встречу под стенкой «шайбы», сообщил обескураженным ветеранам об окончательном поражении редакции в многолетней тяжбе с соседями – одноименным издательством, чьей «крышей» стало Управление делами президента РФ.
Спустя примерно год, в начале лета 2005-го, стало известно: «Проф-Медиа», структура, тесно связанная с олигархической империей Владимира Потанина, расстается с «Известиями». Все возвращается на круги своя: в 1997-м сыр-бор вокруг «Известий» разгорелся после перепечатки заметки из «Монд», где Черномырдина, якобы владельца 5% акций «Газпрома», «сделали» миллиардером, а теперь, затратив примерно 20 млн. долларов, новым собственником газеты стало подразделение могущественного концерна – «Газпром-Медиа».
Очень вероятно, что после президентских выборов-2008 на месте редакции, бывшей среди символов площади, появится бизнес-центр с многоэтажной подземной парковкой. И москвичи, проходя или проезжая мимо, будут говорить: «Здесь были «Известия».
Относительно недавно я разорвал пуповину, без малого 20 лет прямо и косвенно связывавшую меня с родной газетой. Друзенко и Плутник сделали это раньше.
Время от времени мы встречались втроем, обменивались новостями, и в какой-то момент я предложил сделать наши разговоры достоянием публики. Свободный от корпоративных обязательств (в «Новых Известиях» — контракт оказался филькиной грамотой, в «Русском Курьере» — и таковая не нашлась), я первым делом позвонил Друзенко. Тот, оказалось, не откладывая – Плутнику. Мы встретились в кафешке на Страстном. Вскоре работа закипела — чуть ли не еженедельно мы беседовали. (Признаюсь в скобках — первая же попытка хронически болевшего Анатолия Ивановича «совратить» соавторов хотя бы на сопутствующее в жару пиво стала и последней. Хотите – верьте, хотите — нет, примерно год, «соображая на троих», а затем столько же времени – вдвоем с Альбертом Ушеровичем — мы не выпили ни грамма спиртного! Поэтому наше мужественное и трезвомыслящее трио, а позже дуэт — это вам не закадычная пара — журналист-«медведь» Свинаренко плюс несостоявшийся олигарх Кох, — один за другим выпускавшая в свет «ящики водки»).
Еще замечу: Друзенко и Плутник не возражали по поводу моего общения с Олегом Митволем, тогда еще не знаменитым «санитаром» российской природы. Только он (естественно, со своей «колокольни») мог прояснить неизвестные детали жизни и смерти «Новых Известий»-1.
Расшифровывая каждую новую запись, все больше убеждался, что воспоминания о «старых» и «новых» «Известиях» – беседы отнюдь не о прошлом, но больше – о СМИ в широком плане, о сегодняшнем дне российской журналистики, о переломном моменте ее существования. Это разговор о замечательных традициях и прерванной преемственности, квалификации и таланте, мастерах настоящих и мнимых, любви и коварстве, дружбе и предательстве, славе и бесславии.
Так началась работа над этой книгой.
Примерно раз в неделю мы собирались на Кузнецком мосту в кабинете Плутника и включали диктофон…
Моих старших коллег, а теперь и соавторов, я знаю давно. Сначала — заочно, когда читал «Известия»: старшеклассником в Тбилиси и студентом факультета журналистики МГУ, где, кстати, Анатолий Иванович и Альберт Ушерович учились раньше.
Географически приблизился к ним, проходя студенческую практику в старом редакционном здании на Пушкинской. Там располагалась и воскресное приложение газеты — «Неделя». Куда я продолжал писать, работая в иных изданиях. Сотрудник отдела коммунистического воспитания «Недели» Владилен Арсеньев однажды, на дружеских правах земляка-тбилисца, пригласил меня в компанию известинцев, которые собирались у редакционного «РАФика», чтобы дважды в неделю по вечерам добираться на нем в спортзал на улице «Правды». Там разгорались жаркие футбольные баталии. Участвуя в них по мере относительных способностей, я познакомился с Друзенко и Плутником очно. Футболу они отдавались с той же самоотдачей и искренностью, что и работе.
Мое тогда еще нештатное общение с коллегами чаще происходило в редакционном буфете, за чашкой чая, на заседаниях, как говорили известинцы, «малого Совнаркома». Посиделки эти отличались удивительной демократичностью. Все за столом считались равными, не взирая на возраст, должности и регалии.
Тогда я и предположить не мог, что, спустя годы, мы с Друзенко будем жить бок о бок в засыпанном снегом Лиллехаммере, самодовольной Атланте, не по-зимнему солнечном Нагано и передавать в Москву репортажи с Олимпиад. А после его неожиданных звонков в жаркий Сидней и скучный Солт-Лейк-Сити я вовсю старался, чтобы не подвести зама главного редактора «Литературки»…
До сих пор поражаюсь, как Плутник успевал следить за «моими» гостями 13-й страницы «Недели», доброжелательно рецензируя опусы набирающего обороты журналиста. А в годы «матчей века» двух «К» нередко, усаживаясь в кабинете Плутника за столик с шахматами и не притрагиваясь к фигуркам, отвлекал его новостями об изгибах в судьбе Г.Каспарова — единого героя наших публикаций…
С годами я, смею надеяться, стал единомышленником этих мастеров публицистики, носителем одной с ними «группы крови».
Объяснительная от А.П.
Всегда приятно поговорить с умным человеком. Наверное, поэтому так популярны мемуары – автор получает возможность обсудить с самим собой множество разнообразных вопросов… Тем более, когда появляются и другие собеседники, ему под стать, согласные участвовать в уже завязавшейся дискуссии.
Да, конечно, ворошить прошлое — дело не очень благодарное, но, наверное, в нем что-то есть, раз все сплошь и рядом занимаются этим. Когда убеждаешься, как много неприятностей позади, то начинаешь верить, что позади — все неприятности. А это уже повод для оптимизма.
Мне легче вспоминать — к счастью, я никогда не умел быть объективным. Несчастным, смею думать, всегда сочувствовал больше, чем счастливым. Бедным — больше, чем богатым. Слабым — больше, чем сильным. Проигравшим — больше, чем победившим. И себе самому обычно сочувствовал. Особенно, когда все шло, как надо. (Приятно, хотя бы в своем воображении существовать справедливым, бескорыстным и благородным человеком).
С одной стороны, вспоминать – клонировать свою же жизнь, своими силами, без постороннего вмешательства, что, как минимум, безвредно. Внутренний мир – не аквариум, содержание которого просвечивает сквозь стеклянные стенки сосуда. Но, с другой, — это какой-то странный, не отстраненный клон: ты продолжаешь существовать в единственном экземпляре, что в тебе было, в тебе и остается. Твои мысли, твое прошлое – интересная вещь в тебе. Других вещей, кроме тех, что уже были, там не появится. Жизнь не вернешь назад, чтобы обогатить не состоявшимися событиями, ее не перепишешь набело. Да и не с моим корявым почерком это делать. Больше смысла в том, чтобы смотреть вперед, а не назад.
Но вот ведь вопрос: где оно, будущее? В какой стороне? У прохожего не спросишь. Возможно, мы жили будущим для других. Прошлое – не то, что проходит целиком и полностью, окончательно и бесповоротно. Что-то из него живет и в настоящем, а что-то, как человек-долгожитель, продолжит жить и в будущем. Многое, конечно, меняется с годами. Но многое и не меняется. Случается, встретишь человека, так похожего на того, кого знал давным-давно. Того человек уже нет в живых, да и этот – не родственник ему, внешне – ничего общего, а по своим убеждениям, по манере рассуждать и поступать – вылитый клон, даже удивительно. Повторяются человеческие типы. И при случае поступают точно так же, как те, кого мы знали. Может, знали бы историю — чему-нибудь научились?
Объяснительная от А.Д.
Я долго колебался, делать наш разговор публичным или поостеречься.
Перечитывая стенограмму, особенно нелицеприятные высказывания в чей-то адрес, ловил себя на мысли: этого человека уже нет в живых, этот – тяжело болеет, а мы тут демонстрируем красноречие, правду-матку режем, оценки раздаем. По какому праву?
Еще одно сомнение было. Думал: кому интересно сопоставление «нашей» и сегодняшней журналистики, если она оказалась на обочине общественного интереса, а тиражи газет упали до смехотворных величин?
И — не выступаем ли мы в роли старых ворчунов, которые в прошлом видят только хорошее, а в настоящем – плохое?
В конце концов, не без помощи соавторов, вспышки угрызений конформизма удалось погасить. Почему?
Вернусь к вышеизложенным тезисам – только в обратном порядке.
Не удариться в старческий маразм – это, по-моему, нам с Плутником еще по силам.
При всей фатальной популярности телевидения и Интернета я не считаю традиционную «печатную» журналистику обреченной на забвение. Думаю, она переживет кризис и вернется к читателям не в униженном коммерцией, а достойном виде.
С возрождением интереса к ней неизбежно появится и стремление понять, что же случилось с отечественной печатью на крутом переломе веков.
Будет ли получен правдивый ответ? Надеюсь, да. И, может, наши местами сбивчивые беседы окажутся – пусть небольшим – вкладом в решение будущей задачи.
Что ж до оценок, которые могут вызвать обиду, то это – дело неизбежное, если пытаешься представить истинную, а не «отредактированную» картину. Тут что важно? Не обелять себя любимого. За это мы решили держаться крепко.
Словом, взялся за гуж…
Автобиографии: тридцать строк на троих
Я родился в 1940 году в восточной Украине (Луганск), а вырос и окончил школу в Украине западной (Ровно). В 1957 году поступил в Московский университет, и с тех пор являюсь москвичом. 37 лет проработал в «Известиях»: от стажера до первого заместителя главного редактора. Сейчас на пенсии, но продолжаю писать, являюсь обозревателем «Литературной газеты». Лауреат премии Союза журналистов СССР и премии за международную журналистику имени В.Воровского.
Женат (однажды). Жена – журналист. Дочь – врач. Сын – издатель. Три внука. Люблю путешествия, украинские народные песни и спортивные игры (особенно футбол).
Анатолий ДРУЗЕНКО (А.Д.)
Я родился в 1953 г. в Тбилиси. Мечтал стать летчиком, потом дипломатом, но в 17 лет резко изменил курс. Публикации «крацовщика-отжигальщика Ереванского алюминиевого завода» появились под влиянием друга – лучшего очеркиста местной «молодежки». После окончания МГУ работал в «Советском спорте», ТАСС, «Неделе» (литредактор), «Труде» (собкор по Армении, зам. редактора отдела), «Известиях» (зам. редактора отдела), «Новых Известиях» и «Русском курьере» (редактор отдела). Лауреат премий «Лучшие перья России» (2000-2003 гг.), член Российского Пен-центра. Покинул журналистику после того, как в перечисленных и большинстве иных СМИ остались лишь названия.
Гагик КАРАПЕТЯН (Г.К.)
Я родился в 1941 г. в Московской области. Жил в Царицыно. Это в недавнем прошлом – ближнее Подмосковье, сейчас – район Москвы. Потрясение юности – меня приняли в МГУ, на факультет журналистики. Потом — «Известия», куда тоже не надеялся попасть, но где проработал тридцать лет и три года, с 1966 по 1999 гг. Литсекретарь, литсотрудник отдела писем, спецкор отдела — сельского хозяйства, права и морали, советского строительства, зам. редактора отдела права и морали, редактор отдела «Общество», политический обозреватель. В двух последних должностях – член редколлегии (избран коллективом). Лауреат премий Союза журналистов СССР и Москвы, а также премии «Золотое перо России» (2005 год). В настоящее время — шеф-редактор журнала «РоКК»
Альберт ПЛУТНИК (А.П.)
Композиция книги: двадцать строк на двоих
Разговоры – «жанр» особенный. Устная речь не обладает логичностью и выверенностью письменной речи. Она сбивчивее, вольнее, фрагментарнее. В долгих разговорах собеседники часто меняют темы, переходят, а то и перескакивают, с одного на другое, то дают волю воспоминаниям, то принимаются обсуждать последние новости, то как бы не к месту увлекаются общими рассуждениями или персональными характеристиками. Попутно они вольны, когда захотят, снова возвращаться к каким-то мыслям и сюжетам, привлекая в качестве аргументов не только новые соображения, но и архивные документы, газетные статьи, цитаты из книг, стенограмм летучек «Известий», и даже фрагменты поэмы, посвященной известинцам…
Конечно, можно было, собирая в книгу наш разговорный материал, логичнее компоновать его, менять местами какие-то части. Но мы лишь изредка придерживались принципа «воссоединения однородного материала». Чаще сохраняли свободу и непосредственность устной речи.
А.П.
И название, и подзаголовок книги – после обсуждений вариантов – придумал Друзенко. Ему же принадлежит идея обозначения соавторов на обложке инициалами, а также большинство решений по композиции книги. Словом, ее генеральный конструктор — А.Д.
…Пролетел год после того, как Лариса Георгиевна Друзенко предпоследним летним утром позвонила А.П. и мне, сообщив о внезапной кончине А.Д. Заканчивая книгу вдвоем, мы ни разу и нигде, многократно перепечатывая черновики, не ставили траурную рамку. Да и выглядела бы она несуразно, неправильно перед двоеточием – знаком живой речи. Мы остаемся собеседниками А.Д.
Г.К.
Коллективные беседы – жанр сложный и на редкость трудоемкий при подготовке к печати. Мы, к тому же, все вместе, постоянно сомневались – а стоит ли? А зачем? Кому это нужно — выносить на люди наши разговоры? Толя считал, что, укрепить или разуверить нас в этих сомнениях могут только «пробные читки» — пусть почитают наши первые разговоры, переведенные на печатный язык, люди со стороны, послушаем, что они скажут.
Среди самых первых читателей, чье мнение послужило для нас источником веры и надежды, была Татьяна, жена Гагика. Тяжело больная, она находила в себе силы поддерживать нас своим трогательно внимательным отношением к скромным размышлениям и воспоминаниям, составившим эту книгу. И, мне кажется, мы можем считать Таню, так рано ушедшую из жизни, нашим четвертым соавтором. Она умерла в августе 2005-го, ровно год спустя после смерти Толи Друзенко.
А.П.
Agentura.ru 2022