Глава 36. В Друзенко подозревали разведчика. Водка как инструмент международного общения. Лех Валенса и «Рудый с ТАССа». Толкунов «раскрыл» анонима.

А.Д.: Голембиовский придал общепринятой практике «крыш» характер как бы нашей, специфически советской традиции. Какая-то разница, наверное, существует. Думаю, там, «у них», взаимоотношения редакций и спецслужб строятся на более корректных и равноправных началах. У нас все грубее, но принцип — тот же. А то, насколько это распространено, я увидел в Польше. Меня самого поляки с год подозревали, думали, и я с погонами.

А.П.: Наверное, потому, что очень уж не похож.

А.Д: Может, из-за характера, темперамента. Анекдоты травил, выпить мог с иностранными коллегами, футбольную команду пытался из них составить. Поляки и подумали: раз так раскованно себя ведет – значит, уполномочен… Потом уже, когда вчитались в мои публикации, успокоились.

Собкоров за рубежом, даже если они не служили в секретных ведомствах, нередко обременяли спецзаданиями. Просили написать не для печати. Называлось – «Письмо корреспондента». Правдист Олег Лосото писал о положении в Польской рабочей партии, Юра Орлик из «Комсомолки» — о молодежных организациях. Тассовцы во главе с Шаповаловым только этим и занимались. Я даже подтрунивал над Толей. Приду к нему и спрашиваю: «Ну, нашел цистерну?» У него глаза на лоб: «Какую?» — «В которую донесение спрятал!»

А.П.: А ты сам?

А.Д.: Что?

А.П.: Писал такие письма?

А.Д.: Ни разу не попросили. Не могу объяснить, почему. Но — ни разу! Многие не верят, но это, как говорил Давыдов в «Поднятой целине», фактический факт. Может, «интересанты» редакцию по этому поводу не напрягали, а, может, сама редакция меня не рекомендовала — не знаю.

Г.К.: А как наши журналисты в Польше воспринимали наличие в своих рядах «агентов»?

А.Д.: С пониманием. Хотя многие строили из себя Шерлоков Холмсов и пытались обнаружить «замаскированного» товарища. Это возбуждало, нервировало. Там тоже в компаниях, когда «перебирали», оглядывались по сторонам и заводили разговор на эту тему. Кое-что было почти в открытую. Ну, скажем, резидентура имела свою парторганизацию. Я, когда был парторгом журналистов, привозил в посольство собранные взносы. Там висел график, какая организация когда их сдает. Написано: «Посольство», «Торгпредство», «Школа», «Дом советской культуры», «Журналисты». А в самом низу, неожиданно – «Инспекция». Я первый раз увидел, спросил: «Это что — санитарная инспекция?» На меня так посмотрели…

А.П.: По-твоему, они эффективно работали?

А.Д.: По-моему, нет. Если судить по тому, что события в Польше стали полнейшей неожиданностью для наших вождей. Не исключаю, что страховались из-за вечной рабской привычки не сообщать «наверх» плохие новости. А в принципе, конечно, заранее знали и про Валенсу, и про Куроня. Не впустую же столько водки выпили с поляками.

А.П.: А зачем?

А.Д.: Только Альберт может задать такой наивный вопрос. Ну что с тобой, заклятым трезвенником, поделаешь! Поляки все ж таки славяне. Инструмент общения известен.

А.П.: А собеседники догадаться не могли, зачем им наливают?

А.Д.: Я у Сани, о котором уже рассказывал, спрашивал, как же они устраиваются, чтобы пить и не пьянеть. Может, спецтаблетки? Он объяснил. Во-первых, никаких таблеток. Во-вторых, масло съесть натощак перед «процедурой», кефира выпить — ерунда. Самое лучшее средство — прежде, чем выпить, надо яблочко погрызть. Я иногда на приемах в посольстве занимал позицию наблюдателя. Посол закончит спич, все бросаются к столу, наливают, а я смотрю: кто перед этим яблоком закусывает. И действительно, были профессионалы. А насчет водки… Когда у нас решили покончить с «зеленым змием», волна и до Варшавы докатилась. И журналистам, да и другим, резко уменьшили продажу алкоголя в магазине торгпредства. Нашу водку привозили туда для представительских целей. Ввели норму: кажется, две бутылки на месяц. Может, три. А ребята из «инспекции», как и раньше, подъезжали на машинах и загружали в багажники — ящиками.

Г.К.: Когда начались события, советские собкоры общались с деятелями «Солидарности»?

А.Д.: Это было исключено. Нас Соловьев, атташе по печати, по кличке «Птичкин», сразу предупредил: заметим контакт — тут же вышлем! В ТАССе был корреспондент, не Саня, другой — Федя Л., ему одному это дело поручили. Высокий парень, худой, рыжий, играл под простачка, а глаза хитрющие… Он в «Солидарности» чуть ли не своим стал. Валенса его звал «Рудым с ТАССа». То есть — Рыжий.

Он не вылезал из Гданьска, где была штаб-квартира «Солидарности». Они там регулярно заседали и пугали власти, что объявят всеобщую забастовку. Держали пистолет у «виска» правительства. Однажды заседают, а журналисты толпятся в вестибюле. Федя обсуждает новости с Джорджем, корреспондентом Ассошиэйтед Пресс. Он американцем был, но — поляк. Тоже с погонами. Они друг друга прекрасно знали и запросто общались. Вдруг открывается дверь и из зала выходит Валенса. Увидел двух «информагентов» и идет прямиком к ним. Спрашивает: «Панове, как считаете, пора объявлять забастовку?» Федя молчит. Джордж подумал и отвечает: «Рано еще». «А ты, Рудый?» — обращается вождь польских трудящихся к Федору. – «Думаю, не надо». Валенса возвращается, берет слово и говорит: «Я сейчас с двумя корреспондентами поговорил. Американским и советским. Оба не советуют».

А перед введением военного положения — все чувствовали, что-то должно случиться — в Варшаву слетелись сотни «спецкоров». И с нашей стороны, и с той. Никакие не журналисты, они и не скрывали, хотя каждый имел командировочное удостоверение от редакции. Помню, один представился спецкором «Лос-Анджелес Таймс» и спрашивает у пресс-секретаря правительства Ежи Урбана — знаменитого, между прочим, фельетониста: «Нам известно, что на границе зафиксировано передвижение советских войск. Не может ли оказаться так, что войска окажутся завтра в Варшаве?» У фельетониста подбородок отвис, уже не до юмора, пахнет провокацией, и вдруг встает Олег Строганов, представлявший АПН, бледный, и кричит: «Они уже здесь!» Все ахают, поворачиваются в его сторону, а он — после паузы — продолжает: «Шестьсот тысяч лежат! В польской земле. За нее и полегли». Потом в посольстве решали, правильно ли Олег сделал, что встрял. Посольские всего боялись. Одно на уме: как бы чего не вышло.

А.П.: Мы тем временем работали в далекой Москве, и нам было абсолютно все равно, какой собкор под какой «крышей» работает, в каком он звании… Другое дело, что иногда ощущали присутствие и в наших рядах лиц, так сказать, двойного подчинения. Время от времени в газете появлялись статьи о том, например, что третий или десятый, не знаю, сколько их на самом деле, секретарь такого-то посольства капиталистической страны попался с поличным. Или о том, что такого-то диссидента застукали там, где не место советскому патриоту. Под статьей такого рода никогда не стояла настоящая фамилия нашего сотрудника — обязательно какая-нибудь подпись-псевдоним, типа Вихров, Кротов, Светлов, Горностаев. В редакции не было человека с такой фамилией. Значит, «внештатник»? «Вычислять», интересоваться вслух происхождением подобных публикаций, да и их авторами, было делом неблагодарным. Никто и не задавал по этому поводу лишних вопросов. Все всё понимали. И только однажды Лев Николаевич Толкунов заставил автора приподнять забрало, открыть редакции свое лицо. Потому что на этот раз слишком уж тенденциозная, грубо сработанная статья была спущена якобы «оттуда».

Речь шла о положении на Ближнем Востоке — в том духе, который очень точно выражен в более позднем стишке: «Над арабской мирной хатой снова реет жид пархатый». Подобные материалы, понятно, были не новостью для нашей газеты. Новостью стала фамилия автора — не помню точно, то ли Вайсфельд, то ли Рутберг. Словом, дали автору подходящую фамилию, чтобы его устами заклеймить агрессивную политику Израиля. Толкунов спросил обычным для себя нейтральным голосом: «Кто это написал? Кто автор?» В зале воцарилась такая тишина, что, наверное, было бы слышно, как муха пролетит. Но мух в конференц-зале сроду не было. А народу полно. И тут поднимается тот, кто теперь с гордостью оповещает общественность, что он работал в прошлом «резидентом», и начинает оправдываться: «Вы же понимаете, Лев Николаевич, я написал, потому что «там» просили». – «И фамилию продиктовали?» Не добавив больше ни слова, Толкунов дело сделал: заставил автора приподнять забрало и показаться всем на глаза…

Г.К.: А в книге «Дважды главный» тот же писатель-резидент-драматург расписывал, как он заботился о Толкунове, когда тот приехал в его итальянскую «вотчину».

А.П.: Ну, он же его принимал не как агент, а как собкор «Известий». Приезд главного был для любого собкора звездным часом. Принимали по высшему разряду.

Agentura.ru 2022